Известный театральный художник, искусствовед и историк моды Александр ВАСИЛЬЕВ нередко бывает в Германии и не только в качестве руководителя своей выездной школы путешествий. 18 апреля в театре Эссена состоится премьера балета «Три сестры» на музыку Сергея Рахманинова в постановке Валерия Панова. Костюмы для этого спектакля создал также Александр Васильев.
Гость нашей редакции придумывал и воплощал в жизнь декорации и костюмы для опер, театральных постановок, фильмов и балетов во многих известных театрах по всему миру. Но об этом, к сожалению, часто забывают телезрители, для многих из которых он остается только ведущим передачи «Модный приговор»...
Александр Васильев: Балет «Три сестры» был создан хореографом Валерием Пановым для Королевского балета в Стокгольме, его премьера прошла в конце 1970-х годов. Этот балет сделан на музыку Рахманинова, его романсов и прелюдии. Балет в свое время был оформлен румынским художником Николаем Иванеану. Он работал в Антверпене и был вынужден впустить меня в эту труппу, потому что сам сломал руку и не смог рисовать. Я был на срочном вводе, но этот срочный ввод обернулся большим успехом, потому что он длится до сих пор. Затем этот балет неоднократно восстанавливали на самых разных сценах мира, и, наконец, в Германии бельгийский хореограф Бен Ван Каувенберг, который был одно время первым солистом Лондонского классического балета, пригласил Валерия Панова, чтобы тот перенес «Трех сестер» на сцену театра города Эссен. Я делаю не только костюмы, но и реквизит, потому что немцы не знают, как выглядит русский самовар, какие у нас подстаканники, какие у нас русские газеты… Они очень дотошные и хотят знать, как выглядит кулич, крендель, бублики. Их совершенно поразили мои наброски костюмов, потому что я очень много работаю с подбором. Я такие там нашел русские костюмы, которые делали лет 40 назад для «Евгения Онегина», для «Князя Игоря». Я отыскал там косоворотки, бушлаты, сарафаны, русские платки… Уверен, что костюмы будут пользоваться огромным успехом у публики.
─ С Валерием Пановым вы работаете довольно давно. Как началось ваше сотрудничество?
─ Как-то в Париже, на ужине у графини де Богурдон, меня, 27-летнего, представили Майе Михайловне Плисецкой. За десертом разговорились, я показал альбом со своими эскизами, она внимательно его просмотрела и предложила: «Сашенька, мне кажется, вам надо попробовать себя в балете. Сделайте три эскиза костюмов к моему балету «Чайка», я хочу посмотреть». Я загорелся, нарисовал их в ту же ночь и в скором времени показал ей. Она оценила: «Молодец!»
Та встреча оказалась не просто приятным эпизодом моей биографии… В то время я преподавал в Бельгийской Королевской академии искусств. Художник, читающий курс по истории театрального костюма, румын Николай Иванеану, предложил познакомить меня с директором Королевского балета в Антверпене Валерием Пановым и повез в гости. У подъезда — новенький «мерседес», собаки огромные бегают, в кабинете запах дорогущих духов. Думаю: «Куда я попал?!» Панов, деловой человек, пожал мне руку и спрашивает: «Ну и что ты умеешь?» Я и говорю: «Да вот, Майя Плисецкая похвалила мои эскизы, заказала костюмы…» Имя балерины оказалось ключиком к заветной двери. Мой собеседник сразу оживился: «Показывай-показывай свои работы!»
Я стал дизайнером Королевского балета. Позже с помощью Панова я получил работу в Японии, Турции, Южной Америке… А потом мы отправились с ним и его женой, балериной Галиной Пановой, в Чили. Работали в Театре оперы и балета города Сантьяго над постановкой «Идиота», а когда контракт кончился, Пановы уехали, а мне там предложили поработать еще…
ВПИТЫВАЯ ЗАПАХ ТЕАТРА...
─ Русскоязычные соотечественники знают вас больше как историка моды и телеведущего, забывая о ваших многочисленных театральных работах. Любовь к театру началась благодаря родителям?
─ Конечно, ведь я родился в театральной семье и вырос за кулисами и в грим-уборной Центрального детского театра, в котором служила моя мама – актриса Татьяна Ильинична Васильева-Гулевич. Все спектакли с ее участием я смотрел, сидя в кулисах на маленькой табуреточке, впитывая запах театра. Так что, могу сказать, что любовь к театру вошла в меня в прямом смысле слова с молоком матери.
─ Можете вспомнить спектакль, который произвел на вас очень сильное впечатление?
─ Огромное впечатление произвел на меня спектакль «Лес» в постановке Игоря Ильинского, который я смотрел в Малом театре. Дело в том, что декорации к этой постановке создавал мой отец, Народный художник РСФСР Александр Павлович Васильев. Созданное им оформление стало настоящим гимном русской природе. Шестидесятиметровая панорама с изображением русского леса плавно двигалась, по мере того как по сцене шли Счастливцев с Несчастливцевым. Я был на премьере этого спектакля. Когда открылся занавес и передо мной предстала эта замечательная декорация, как будто повеяло лиственным запахом русского леса! Это было такое потрясение, и не только для меня, но и для всей публики, что в зале прогремели оглушительные овации!
─ Первое оформление к спектаклю «Волшебник Изумрудного Города» на сцене детского театра вы создали в 12 лет. Как это произошло?
─ Несколько раз я показывал спектакль зрителям. Школьные товарищи, друзья родителей и родственники с большим интересом смотрели постановку. А мамин первый муж, режиссер Монюков, даже оставил в специальной книге такую запись: «Очень скоро в Школе-студии МХАТ будет учиться удивительный студент. Он поступит сразу на три факультета – режиссерский, актерский и постановочный. Этим студентом будет Саня Васильев». Слова Виктора Карловича оказались пророческими: я стал режиссером своей жизни, художником-декоратором по специальности и актером в программе ТВ «Модный приговор».
─ Какая из ваших последних театральных работ принесла наибольшее удовлетворение?
─ С большим удовольствием я работал вместе с хореографом и режиссером Аллой Сигаловой над спектаклем «ХХ век. Бал», который идет на сцене Московского Художественного театра. Признаюсь, это была непростая задача, подобрать костюмы для такого многонаселенного спектакля с бесконечными переодеваниями и сменами образов. Я привез в МХТ двенадцать чемоданов винтажной одежды, потому что ни один современный костюм, реконструированный, не позволяет дать мягкость винтажа. Вещи, которые носились десятилетиями, стирались, чистились, совершенно по-другому ложатся на тело человека, по-другому двигается. На примерку и отбор костюмов ушло три месяца. Из семисот выбрали двести пятьдесят. Для меня имела значение каждая деталь. Ведь все эти платья, шляпки, туфельки ─ настоящие, небутафорские.
ДЖУЛЬЕТТА В РВАНЫХ ДЖИНСАХ
─ В Европе, и в том числе, в Германии, сейчас модно «осовременивать» классику, что не всегда получается удачно. Как вы относитесь к подобной тенденции?
─ «Осовременивание» театра я считаю одной из самых страшных ошибок, уничтожающих саму суть этого вида искусства. Никто не хочет истории на сцене. Все хотят, чтобы всё переиначилось на эпоху сегодняшнего дня. А эпоха сегодняшнего дня меня совершенно не интересует. Мне не интересно одевать Ромео и Джульетту в рваные джинсы, футболки и майки. Это просто не доставляет мне удовольствия. Мне не хочется сделать из Анны Карениной партийного работника в эпоху Сталина.
─ В какой стране над спектаклями работать было проще всего?
─ В Японии, Швейцарии и Германии, где работа проходит всегда очень аккуратно и отлажено, как часовой механизм.
─ Случаются ли у вас разногласия с режиссерами при работе над спектаклем? Приходилось ли исправлять исторические неточности в костюмах, в оформлении сцены?
─ У меня был потрясающий опыт работы со знаменитым бельгийским режиссером Яном Фабром, который имеет славу режиссера-диктатора. В Королевском балете Фландрии он ставил «Лебединое озеро», а я создавал для этой постановки декорации и костюмы. Фабр – режиссер, не признающий бутафории. Поэтому он желал, чтобы на сцене все было настоящее. Мы накупили сотни шкур — енотовых, лошадиных, коровьих, овчины. Немыслимое количество лебединого пуха и перьев. Настоящие рога. Фабр заказал в зоопарке 14 живых попугаев. Их долго дрессировали, потом укрепили на специальных станках на плече каждой кордебалетной танцовщицы. Я предупреждал, что живые попугаи – не самая прекрасная идея. И, конечно, когда попугаи услышали музыку, разгалделись и обкакали нескольких балерин. Тогда оставили одного попугая, а потом и его сняли. На сцене должны были быть козы — их тоже выкинули, потому что они блеяли под музыку. Еще он хотел, чтобы лебеди выходили с длиннющей, почти жирафьей лебединой шеей над головой. Я сказал, что в танце маленьких лебедей эти чучела все время будут биться клювами, потому что балерины мотают головами. Тогда Фабр говорит: «Раз так, маленьких лебедей отменяем». Он даже не подумал, что надо отменить шеи. Фабр часто обращался ко мне как к последней инстанции: «А теперь послушаем, что скажет Васильев. Он русский, старомодный и знает, как надо». «Русский» у него — синоним старомодности. Для меня крайним аргументом во всех дискуссиях было здоровье артистов — у Фабра это был настоящий пунктик. Я говорил, что они простудятся, или поскользнутся, или получат травму, и тогда он отменял особо экзотические придумки...
─ Вы как-то говорили, что российские актеры могут высказывать свое мнение по поводу костюмов, а в Европе это не принято...
─ Именно так. Неоднократно российские артистки, с которыми я работал в театре, требовали, чтобы я создавал костюмы в угоду их личным вкусам и предпочтениям. Они просят поменять цвет платья, потому что предложенный мной не подходит к цвету их глаз, просят сделать поглубже декольте, поменять фасон… В Европе этого не может быть. Там каждый выполняет свою работу. Художник не советует актерам, как им играть, а актеры в свою очередь не высказывают своего мнения по поводу костюмов. У нас же часто артистки – это жены, дочери или любовницы продюсеров или режиссеров, которые считают, что имеют право диктовать, что и как делать художнику...
ПОТОМОК МЭРА ЛОНДОНА И ХУДОЖНИКА НЕСТЕРОВА
─ Не секрет, что вы – родовитый космополит. Расскажите немного о вашем генеалогическом древе.
─ Мое генеалогическое древо необычайно ветвисто. В роду у меня были французские и английские аристократы, государственные деятели эпохи Екатерины Великой, актеры, оперные певцы, театральные художники и режиссеры. Я действительно очень родовитый. Мой седьмой прадедушка был мэром Лондона в XVII веке, мой четвертый прадедушка – министр военно-морского флота при Екатерине Великой, адмирал Чичагов. Мой двоюродный дедушка – знаменитый русский художник Михаил Нестеров. Так что мне есть, чем хвалиться.
─ Одним из важнейших факторов интеграции в среду является знание иностранного языка. В вашем арсенале их семь. Это необходимость для работы или хобби?
─ В основном это было связано с работой. В детстве я знал русский и польский, потому что воспитывался в польскоговорящей семье и часто жил в Литве у родственников. Затем учился в английской спецшколе. А когда уехал в Париж, полностью погрузился во франкоговорящую среду. Во время работы в Италии и в Южной Америке был вынужден на базе романской группы французского языка овладеть итальянским и испанским. Позже много времени проводил в довоенной Югославии, там освоил сербский. Когда несколько лет был декоратором в Национальной опере Турции, овладел азами турецкого. Но как только перестаешь пользоваться языком постоянно, он теряется. Сколько я видел эмигрантов из постсоветской России, которые, долго прожив в Америке, говорят по-русски плохо, с большим количеством американизмов, не умея искать синонимы на родном языке.
─ В списке народов, которые одеваются безвкусно, вы как-то называли немцев. Что-то изменилось сегодня?
─ Так уж огульно всех немцев в тяжеловесности обличить я не могу. Но практицизм здесь, конечно, во многом. Я всегда смотрю на витрины магазинов. И мне кажется, что в Германии главенствуют обувные магазины. А там — удобная, теплая, осенняя обувь. И это обилие резиновых мокроступов меня в Берлине приятно удивляет.
─ Известно, что вы фанат блошиных рынков. Неужели по сей день там можно найти что-то по-настоящему ценное?
─ Конечно, можно. Разумеется, не всегда и не на любом рынке. К примеру, посетив не так давно блошиный рынок в Дюссельдорфе, ничего любопытного я для себя не нашел, а на блошином рынке в Париже некоторое время назад приобрел каминный экран, принадлежавший Коко Шанель.
─ Ваше мнение о француженках. Для россиянок они – эталон вкуса и стиля, вы же неоднократно говорили, что это заблуждение...
─ Француженки в основном ходят в очень затрапезной одежде. Даже в опере можно встретить людей в джинсах и майках немарких цветов. Женщины практически никогда не красят волосы, поэтому много дам с седыми волосами. Более того, пользоваться краской для волос считается неприличным: мол, это удел представительниц самой древней профессии. Француженки крайне редко красят губы, парфюмерией пользуются, но умеренно. Никогда не носят сумки с логотипами. Все сумки с эмблемами Louis Vuitton, Hermes, Dior – это для русских туристов. Если во Франции вы встретите платиновую блондинку на каблуках и с сумочкой, знайте – это русская туристка.
─ Первое, что отличает элегантно одетую женщину? А безвкусно одетую?
─ Чувство меры и его отсутствие...
Наталья АЛЕКСЕЕВА.
Ирина ФРОЛОВА.
Фото: Пресс-служба Александра Васильева.
Читайте также:
Коронавирус: права работников в Германии. В каком случае можно оставаться дома
Коронавирус: Sharp выпускает защитные маски вместо телевизоров .Опрос
В Германии увеличилось число нападений на евреев и мусульман