Когда я слышу слово «война», я всегда думаю о том, что это что-то страшное, разрушительное, нечеловеческое…
Война — это только боль, муки, слезы, кровь… Война — это смерть…
Так я думала раньше. И может быть, так бы все и осталось. Но со мной произошла очень интересная история, которую я не могу забыть уже много лет и не могу не рассказать Вам о ней.
Оказывается, у слова «война» есть еще и другое лицо. Совсем другое…
Это произошло в прошлом веке, а точнее, в 1997 году, то есть в тот год, когда я приехала в Германию. Скажу сразу, что по приезде в эту страну помощи ждать мне было не от кого. Ни родных, ни близких у меня не осталось, кроме единственного сына, которого я воспитывала одна после тех чеченских событий, унесших жизнь моего мужа.
Итак, оказавшись здесь, я вдруг отчетливо поняла, что картина моей будущей жизни вырисовывается в довольно темно-серых тонах: университетский диплом не подтверждают, перспектив на дальнейшее обучение, по ряду определенных причин, нет, немецкий язык тоже недостаточно хорош, да и деньги, привезенные из России, постепенно заканчиваются…
А просить помощи у немецкого государства я не могла и не хотела.
В срочном порядке стала я искать работу и, к счастью своему, нашла место помощницы на кухне в итальянской пиццерии.
Надо сказать, что итальянцы — народ очень славный, по менталитету с нашим, русским очень схожий, такой же открытый, веселый и даже слегка безалаберный.
Придя на собеседование, шеф, буквально несколько минут поговорив со мной, без долгих раздумий сказал, что я завтра же должна приступить к работе. Как готовить различные виды салатов, варить спагетти и печь пиццу им было обещано обучить меня аж в течение трех дней.
Я была на вершине счастья! И благодарила судьбу за то, что у меня все так прекрасно в жизни складывается. На следующий день я — учитель по профессии, начала постигать азы мастерства приготовления блюд итальянской кухни.
Однажды в пиццерию пришёл дедушка. Нет, конечно же, не мой дедушка. Мой с войны не вернулся, считался без вести пропавшим. Это был чужой дедушка, какой-то совершенно особенный: подтянутый, статный, седой…
С удивительно добрым лицом и необыкновенно молодыми глазами.
«Странно» — подумала я, смотря на него, — пожилой человек, изрядно в годах, а глаза как у мальчишки. Блестящие, озорные, без той старческой поволоки…
И эти глаза вдруг остановились на мне. Остановились цепко, пронзающе.
Стоит сказать, что была я тогда симпатичной, со стройной фигурой и явно выраженным славянским лицом.
От его неотрывного взгляда я пришла в замешательство, на минуту застыв, а потом ушла к своему рабочему месту, которое находилось за выступом стены и не давало возможность посетителям, сидящим в зале, видеть, как я работаю. Чуть позже я заметила, что дедушка о чем-то шепчется с шефом, все также пристально следя за каждым моим движением. Сидел он в тот вечер долго. До самого закрытия. И только после того как, попрощавшись, ушел, я подошла к шефу и спросила:
— Кто он?
— Наш постоянный клиент, — ответил шеф, — живет здесь рядом. Славный малый.
А потом добавил:
— Понравилась ты ему очень…
Я только усмехнулась и даже с каким-то презрением сказала:
— Да уж! Ну и дед! Целый вечер на меня так пялился. Думала, что глаза на мне оставит.
Дедушка стал приходить в пиццерию каждый вечер. Мы познакомились. Но знакомство наше было поверхностным, т.к. времени на душевные разговоры не было. Заказы поступали один за другим, и мне нужно было быстро готовить какой-либо салат или спагетти во всевозможных вариантах. Но вот что удивительно! Даже при этом коротком знакомстве я чувствовала, что от него исходит какое-то тепло, какие-то нежные флюиды. И эти молодые глаза! «Разве так бывает? — думала я. Господи, ну почему он так смотрит?» Я терялась в догадках.
И вот в один из дней дедушка снова пришел в пиццерию, шепнув на ухо что-то шефу и, улыбнувшись мне, вдруг пригласил меня с ним поужинать.
— Нет! Что вы! Я не могу. Я же на работе, — начала я отнекиваться. А шеф, кивая головой и ответно улыбаясь, сказал:
— Можешь, можешь. Не волнуйся. Я за тебя поработаю. С тобой хотят поговорить. Иди.
Я растерялась слегка… Выдохнула. Села за стол, не зная, что думать. Подобных ситуаций в моей жизни еще не случалось…
— Вы простите, пожалуйста, что я так смотрю на Вас, — начал он, — я знаю, что Вам, наверное, это не очень приятно. Но я должен Вам рассказать эту историю. Вы можете меня выслушать?
— Да, конечно, — я закивала головой.
— Знаете, я ведь здесь, в Саарланде родился. Образование получил, работал до войны учителем физкультуры. Мальчишек тренировал. А когда война началась, то пришлось забыть слова «гуманизм» и «человеколюбие»… Когда сказал, что не могу людей убивать, меня самого поставили к стенке. Расстрелять хотели. Потом, видно, передумали. Дали оружие, отправили на фронт.
Я внимательно слушала, и все же не удержалась, спросила:
— Как же вы могли убивать? Это же люди! Человеческие жизни!
А он спокойно так ответил:
— Я стрелял так, чтобы не попасть. Мимо стрелял.
У меня в голове промелькнула мысль: «Интересно, правду говорит, или врет?» По глазам, очень уж на правду похоже.
Он продолжал:
— Немецкая армия достаточно быстро продвигалась вперед. Мы подошли к Орше. И вот тут, под Оршей я встретил свою первую любовь. Эта девушка всю жизнь живет в моем сердце. Как же я ее любил! Да и сейчас люблю, хоть столько лет прошло…
— А она? — не удержалась я.
— И она меня тоже.
— А общались вы как? — снова спросила я, — она владела немецким?
— Нет, она учительницей французского языка была. Мы на французском о любви говорили. Для меня этот язык почти родной, я ведь здесь, на границе с Францией родился.
Я слушала с замиранием сердца и видела, как в глазах его вдруг совершенно неожиданно появились нежные блестинки…
— Вы только представьте себе, — рассказывал он дальше, — кругом обстрелы, бомбежки, убитые, раненые… А я после боя на свидание к ней бегу. Букеты ромашек или васильков дарю, землянику в полях собираю. И не было счастливее нас двоих на этой войне, а, может быть, и на всем белом свете…
Он замолчал. Блестинки в глазах погасли. Опустил голову и долго смотрел на свои руки, лежавшие на столе.
— Что же дальше было? — не удержалась я, как будто бы боялась, что он не скажет больше ни слова.
— Дальше? — переспросил он, — дальше… Погнали нас русские. Недолгим было наше счастье. И не успели мы с ней попрощаться даже. Я-то все надеялся, что вот кончится война, и, если живым останусь, поеду, обязательно разыщу ее. Да только судьба иначе распорядилась. Долго я забыть ее не мог. Но спустя какое-то время после войны все-таки женился. И дети у меня есть. И внуки…
Он взял мои руки, приложил к своим щекам. Улыбнулся, а в молодых глазах — слезинки. Я подумала, что сейчас он просто расплачется.
— Знаете, а ведь это было самое лучшее время в моей жизни. Никого и никогда я так не любил как ее. Она всегда в моем сердце живет… — повторил он. Одна слезинка все-таки предательски сорвалась и упала на стол.
Он тяжело вздохнул и, глядя мне прямо в глаза, добавил:
— Боже мой! Боже мой! Как же Вы на нее похожи! Спасибо Вам!
Я чувствовала, как подрагивает мое тело, как сильно стучит в висках, как сжимает горло. Хотела сказать ему что-то, а не могла. Потом, слегка придя в себя, достала платок, вытерла слезы. Сначала ему, потом себе.
Так мы какое-то время сидели молча. И вдруг он снова улыбнулся, видимо своим дальним светлым воспоминаниям, взял мои руки в свои, поцеловал и тихо-тихо сказал:
«Господи! Как жалко, что так быстро кончилась война…»
P.S. Дедушка давно умер. А история осталась. Невыдуманная история.
Марина Кром,
преподаватель русского языка в школе искусств «Эльфы» (ELFE e.V.)
Читайте также:
Бессмертный полк в Германии: «Просмотрено военной цензурой»
Взгляд из Германии: Весь мир в смартфоне
Взгляд из Германии. Эдуард Герман: «Я остался человеком...»
Германия-Мюнхен: Интернет-выставка «Но помнит мир спасённый!»
Жертвы нацизма не будут забыты: В Германии День памяти освобождения узников нацистских концлагерей